Добрый день, друзья-книголюбы!
Как-то я смотрела запись старой телепрограммы с участием Сергея Хоружего – известного переводчика романов Джеймса Джойса. К сожалению, Сергей Сергеевич ушёл из жизни в 2020 году. Так вот, на той телепередаче переводчик отметил любопытную вещь об «Улиссе»: мол, это та книга, которая читает тебя сама. Не ты её, а она тебя. И то, что она из тебя вычитает, зависит от глубины твоей личности.
Не раз я вспомнила эту фразу, читая роман Антонии Сьюзен Байетт «Живая вещь».
Это второй роман цикла «Квартет Фредерики», «Азбука» выпустила «Живую вещь» в начале 2022 года в переводе Дмитрия Псурцева и Дарьи Устиновой. Наверное, постоянные мои читатели помнят, что первый роман этого цикла — «Дева в саду» — мне категорически не понравился. Ссылку на свой отзыв, который был у меня на канале в Дзене, оставляю.
На протяжении почти всей «Живой вещи» мне не нравилась и она. Вот тут я и вынуждена вернуться к фразе Сергея Хоружего: роман Байетт – тоже из тех книг, которые читают тебя сами. Сами выбирают своего читателя и заставляют его копаться в себе и раздумывать, проводя ревизию собственных ценностей.
Я к тому, что эта книга не для всех. Даже внутри узкого круга любителей серьёзной интеллектуальной прозы, Большой литературы эта книгу не для всех. Ниже объясню, почему. А пока скажу, что роман «Живая вещь» удивительным образом побудил меня наконец чётко сформулировать критерии, по которым я, с одной стороны, отбираю книги для пополнения личной библиотеки, а с другой, оцениваю книгу по личной шкале качества.
В общем-то, я придерживаюсь мнения, что сегодня мы живём в такой культурной парадигме, когда от читателя в тексте зависит как минимум столько же (если не больше), чем от автора. То есть я разделяю идеи Ролана Барта о «смерти автора». Каждый из нас, читая один и тот же роман, читает разные тексты и видит в одной и той же цепочке слов разные смыслы. Это нормально и это данность.
Соответственно, я считаю, что ценность текста лишь отчасти определяется качеством самого текста. Гораздо более важно то, что текст пробуждает в читателе. В каждом конкретном. Конечно, бывают очень сильные сами по себе тексты, прекрасно написанные, прекрасно продуманные. И бывают, конечно, тексты объективно слабые, безыдейные, пустые. Но всё же я сторонница идеи, что важность и значимость каждого конкретного произведения относительны и зависят от личности читателя.
Скажем, для моей личности роман, для человека с моим складом характера роман «Живая вещь» видится избыточным. Живым его, на мой взгляд, точно не назовёшь (так что русский перевод названия, по-моему, неудачен). Всё потому, что дама Антония срастила в пределах одного текста художественное произведение с метапоэтическими рассуждениями и с искусствоведческим эссе. Почти каждое действие персонажей, словно коконом, обёрнуто заметками автора о том, почему она поместила персонажа в те или иные условия, почему персонаж сделал тот или иной выбор, что он наблюдает в данный конкретный момент и как это связано конкретно с его личностью…
Полагаю, это было сделано для того, чтобы роман выглядел именно что живым, как будто он рождается прямо под пальцами читателя, в этот конкретный момент. Прямо сейчас, когда ты его читаешь. И мы одновременно можем видеть и персонажей, и масштабность замысла автора-демиурга. Но, читая текст, я не могла отделаться от навязчивого воспоминания об анатомических рисунках Леонардо да Винчи, с помощью которых в «Трактате о живописи» он показывал устройство человеческого тела. От того, что ты дотошно объясняешь суть предмета, он, конечно. Становится более понятным, но теряет трёхмерность, прощается и превращается в схему. К сожалению, Антония Байетт в этой книге лишила персонажей жизни как раз тем, что желала навязчиво разжевать читателю их душевные порывы и решения.
Впрочем, это только мой личный взгляд, конечно.
Следует ещё иметь в виду, что «Живая вещь» тесно связана с личностью и биографией Винсента Ван Гога. Драматург Александр Уэддерберн пишет о нём пьесу, пытаясь разгадать загадку личности художника. Сама Антония Байетт в это время пытается на страницах своего романа (появляясь в нём как рассказчик и рассуждая от первого лица) разгадать загадку цветового спектра картин Винсента, много (действительно много) рассуждая о цвете, экспрессии мазка, сюжете отдельных полотен. Обильно цитируются письма Винсента брату Тео и отдельные события жизни художника находят параллели в сюжете романа «Живая вещь».
Да, это интересно, и даже очень. Но всё же в отдельности от текста художественного произведения. Сращение романа с искусствоведческой лекцией – приём, безусловно, новаторский (хотя роман был опубликован впервые в 1985 году). Он придаёт тексту глубину и дополнительный объём. Но вот незадача: одновременно то же сращение ещё больше утяжеляет роман, делает текст каким-то чрезмерным, опутанным паутиной деталей. Опять же лишает живости.
Однако… знаете что? Несколько десятков финальных страниц примирили меня с романом. Даже заставили меня проникнуться этой историей, хотя большую часть произведения я читала со скрипом, продираясь сквозь утомительные посторонние частности. Небольшой спойлер (без всяких имён): один из героев на последних страницах умирает. И это как-то кардинально смещает фокус, бьёт больно и неожиданно. И ты с изумлением понимаешь, что успел сжиться с этими странными людьми, наблюдая за их жизнями с, казалось бы, скукой и нетерпением.
Почти никого из персонажей я не понимала. Не проникалась их жизненными мотивами и выбором. Поражалась, как Стефани с её умом и тягой к литературе, к обсуждению текстов могла променять внутреннюю радость реализации на скучную жизнь жены священника. Душевные метания самого священника – Дэниела, — обнаружившего, что он не очень-то и верит в Него, мне тоже не были близки. Александр Уэддерберн с его странным потребительским отношением к женщинам ужасно раздражал. Как и самодовольный умник Эдмунд Уилки и странный тихоня Маркус, «вещь в себе».
Пожалуй, самый близкий лично мне персонаж — сама Фредерика Поттер. В «Живой вещи», основные события которой происходят через 2 года после событий «Девы в саду», Фредерика с отличием сдаёт школьные и вступительные экзамены и получает стипендию двух престижных вузов, из которых выбирает филфак Кембриджа. Её студенческая жизнь приходится на середину 1950-х – время подспудного начала женской эмансипации (хотя до завершения процесса ещё очень далеко). Я тоже филолог. Но я филолог-лингвист, и все эти бесконечные рассуждения о литературе в романе показались мне бесплодным умствованием и потому вызывали глухое раздражение. Да и стиль жизни Фредерики, её манера менять мужчин, как перчатки (причём у Байетт это называется «исследованием героиней себя» и «желанием просто жить») вызывал у меня отторжение. Так что и с Фредерикой я не сумела душевно сблизиться, как-то разделить её убеждения или хотя бы понять их.
Кстати, даю подсказку: для того, чтобы проникнуться кембриджским периодом в жизни Фредерики, можно почитать вот эти романы – «Путешествие в Индию» Эдварда Моргана Форстера, «Везунчика Джима» Кингсли Эмиса и «Возвращение в Брайдсхед» Ивлина Во. Все они не только упоминаются в книге Байетт, но и занимают существенное место в беседах кембриджских студентов-филологов и мыслях Фредерики.
Но это я отвлеклась. Возвращаемся к рецензии.
Коль скоро я разделяю убеждения о том, что ценность текста определяет читатель, исходя как раз их личных потребностей в конкретный момент («Что именно этот текст мне даёт или способен дать?»), то на протяжении почти всей книги я думала, что этот роман лично мне ничего дать не может. Да, я выписала множество интересных мыслей (ценю красивые и глубокомысленные формулировки), но похождения персонажей меня нисколько не тронули, ничего в душе не всколыхнули. Соответственно, морального удовлетворения, некоего катарсиса не было.
И вдруг – удивительный по силе, неожиданный финал. Трагический, но в то же время многообещающий в плане дальнейшего развития сюжета. И если искусствоведческие и метапоэтические (размышления писателя о своём же творчестве) вставки на страницах романа я по-прежнему считаю лишними, не обогащающими текст, а стреноживающими его, то как художественное произведение «Живая вещь» приобрела для меня и насыщенность, и значимость. Куплю и буду читать и следующий том «Квартета», который расскажет уже о взрослой жизни Фредерики, о её карьерном становлении. Возможно, эта тетралогия не войдёт в число моих любимых произведений, но масштаб её замысла я не могу не оценить.
Кстати, буквально на последних страницах я смирилась и с Фредерикой. Наконец-то мне она стала понятной: ведь и я сама когда-то стояла перед выбором между продолжением научной карьеры (то есть консервацией в тесном мирке университета ещё на 3 года) и подлинным началом взрослой жизни со свободой решений. И выбрала не науку, а практику. Как и Фредерика.
А теперь мне очень интересно, что этот роман вычитал из вас, друзья. 🙂 Пожалуйста, оставляйте комментарии. Буду рада обсудить.
Ваша Ариаднина нить.
P.S. Даже проникнувшись уважением ко второй части «Квартета Фредерики», я не переменила мнения о первой. «Дева в саду» мне по-прежнему не нравится. 🙂
Автор публикации
